История одной дисгармонии.

История одной дисгармонии.



День с утра не задался. Вовремя не прозвонил будильник, но Сашка, каким-то внутренним чувством умудрился не проспать. Однако поспешные сборы имели для него негативные следствия: он пару раз порезался при бритье, и вдобавок, забыл дома мобильник. На работу всё же опоздал, что не осталось незамеченным, и в перерыве, начальник цеха поманил его пальцем: "Зайди, мол". Сашка с тоской посмотрел на начальство и побрёл в кабинет последнего. Анатолий Семёнович, хмурый и неулыбчивый мужчина сидел за столом и недружелюбно смотрел на вошедшего. У Сашки засосало под ложечкой от предчувствия недоброго, ничего хорошего такой приём не сулил. "Садись, Васьков, - Семёныч указал на соседний стул, - трудовая дисциплина не сильная сторона твоего характера. В прошлом месяце прогул, на той неделе пришёл на работу нетрезвый, сегодня опоздал". "Будильник не зазвонил, Анатолий Семёнович", - Сашка вскинул руки к груди. "Что за детский лепет, всё у тебя не как у людей, у нас же не детсад чтобы нянчиться с тобой. А с лицом что случилось? С бабой никак поцапался?" "Не-е, порезался, когда брился". "Короче так, Саня, - Семёныч барабанил по столу пальцами, - квартальную премию ты не получишь". "Да как же так, Анатолий Семёнович, - чуть не плача вскричал Сашка, - я ведь обещал уже, меня и домой теперь не пустят". "Раньше думать надо было, - отрезал начальник цеха, - свободен".

Деньги Сашке были нужны, даже очень. Антонина – его сожительница, всю плешь парню проела, прося новые сапоги. Её подруга продавала совсем новую пару и Тоня вцепилась в них "руками и ногами". Что хуже всего, она уже стала их носить, обещая заплатить с ближайшей Сашкиной получки. А в зарплатной ведомости последнего, в свете последних событий, стоял не то чтобы "жирный ноль", а так, мелочь несущественная. Денег было явно маловато, чтобы решить его проблему, но их вполне хватило, чтобы пропустить пару рюмочек для храбрости, дома его ждал нелёгкий разговор.

Домой возвращаться не хотелось, покружив по соседним улицам минут 10-15, он шагнул в темную "пасть" своего подъезда. В коридоре, стараясь не шуметь, стал раздеваться. Услышав стук входной двери, из комнаты выбежала Антонина. Она радостно начала суетилась вокруг Сашки, рассказывая какую-то бытовую чушь, поминутно заглядывая ему в лицо. В её глазах застыла тревога и ожидание. Именно её ожидание давило на Сашку тяжким грузом, он старался не смотреть на неё. Почувствовав неладное, Антонина осеклась на полуслове: "Сашка, ты деньги принёс?" В голосе ещё была надежда. В наступившей тишине мужчина слышал биение своего сердца, тишина оглушала и подавляла, обволакивала Сашку как клейкая липкая субстанция по рукам и ногам, не давая возможности пошевелиться. Он пару раз прочистил горло, но предательский ком настырно "застрял" где-то в области шеи. "На работе не дали", - хрипло едва выдавил он из себя, всё ещё не смея посмотреть в сторону женщины. Выражение детской непосредственности на лице Антонины сменилось недоумением, затем растерянностью, и, наконец, остановилось на подозрительности. Она вплотную приблизилась к мужчине и уловила запах алкоголя. "Пропил, да?" – взвизгнула Антонина, нотки её голоса потеряли своё дружелюбие. Надо сказать, у неё были все основания заподозрить подобный исход событий, поскольку её "благоверного" даже с очень большой натяжкой, нельзя было назвать человеком ответственным. И похожие инциденты ранее имели место быть. Смена настроения произошла мгновенно. "Сашка, скотина, ты мне всю жизнь испортил", - кричала Тоня, мощность её голоса была поразительной и от слова к слову только набирала силу, скоро от децибелов стало закладывать уши. Сашка в подробностях узнал, на какие жертвы пошла ради него Антонина и как он, подлец, испоганил всю её жизнь. Прозвучали критические замечания по части его мужской состоятельности. Нельзя сказать, что всё это было для него большой новостью, подобные выяснения отношений происходили между ними с завидной регулярностью. Опасался он другого: доведя себя до "белого каления", Антонина бросилась на него с кулаками. Она была выше и крупнее Сашки, и тому становилось очень непросто сдержать её напор. "Тонька, уймись, зараза", - пробовал он урезонить подругу, но у той уже "опустились шторки". Удары её были довольно чувствительные, Сашка как мог уворачивался и под натиском превосходящих сил отступал к двери. Наконец, оставив "поле боя", пулей выскочил на улицу. Лицо ныло. "Вот, стерва, хорошо хоть зрения не лишила", - потирал он ушибленную скулу, где уже начал образовываться кровоподтёк. Сашка приземлился на скамейку рядом с подъездом. Критически осмотрев себя, нашёл порванную в двух местах рубашку: "Вот, дура безмозглая", - мелькнуло в голове. День являл собой восхитительный образчик мироздания: солнечная и ясная погода, тишина и благодать, пение птиц – всё радовалось жизни. Казалось, никакая пакость не может приключиться сегодня. Окружающая красота Сашку не трогала. В нём бурлила и клокотала ярость, гнев, обида. Вместе они соединялись в адский "коктейль", который, как "девятый вал" уносил человека, а вернее, опускал в самую бездну отчаяния и злобы, и не было у неё дна, и падать в эту бездну можно было бесконечно. Он злился на всех и вся: на Семёныча – с него ведь всё началось, на будильник, что не прозвенел, на Тоньку, дуру безмозглую, на прохожих со счастливыми лицами из-за того, что у них всё хорошо, а у него, у Саньки – всё плохо. И не ясно ему было за что, почему мир являет такую "нелюбовь" к нему, заставляет страдать и мучиться? А раз так, то должен ли он в ответ любить окружающих? Очевидно, нет, не должен. Захотелось причинить боль и страдание кому-нибудь, подраться, что ли, да так, чтоб до крови, до потери сознания, выплеснуть наружу накопившуюся злость и ненависть, избавиться от этой отравы, которая разъедает его изнутри как ржавчина. Случай представился очень скоро. По дорожке, в его сторону шёл человек. И Сашке не нравилось в этом человеке решительно всё: и опрятный внешний вид, и хорошая дорогая одежда, и довольное выражение лица. Парень чему-то радовался про себя и не старался скрыть этого от окружающих. Последнее обстоятельство Сашку особенно злило: "Ишь, лыбится, гад, - думал он, - сейчас я тебе настроение подправлю". Короче, мужик явно нарывался. Когда парень был совсем близко, Сашка одним рывком перевёл себя в вертикальное положение, и загородил тому дорогу: "Эй, урод, полтинник гони!" – очень агрессивно выдохнул обладатель побитой физиономии, провоцируя конфликт. То, что денег можно было бы потребовать и больше, Сашка как-то не сообразил. В лучшие времена червонец на опохмелку являлся пределом мечтаний. Каламбур получился занятный: кто из них двоих выглядел как урод – было понятно любому стороннему наблюдателю. Молодой человек вскинул на "просителя" взгляд полный понимания и приязни, улыбнувшись ему как самому близкому человеку, порылся по карманам и извлёк помятую сотню: "Вот, - протянул вымогателю, - меньше нету. Здоровье поправить – святое дело, кто ж не понимает". Снова улыбнулся, легко и непринуждённо. Сашка автоматически взял деньги; события развивались как-то "неправильно". "Издевается, что ли?" – подумал новоявленный рэкетир. По идее – должен: Сашка демонстрировал откровенную агрессию, а за то, что на удар нужно отвечать ударом, говорил весь опыт его прежней жизни. Поверить же в дружелюбный настрой и доброе расположение незнакомца было за пределом его понимания. Такого просто не могло быть. Но найти здесь подвох, он не мог, как ни пытался. Саня застыл посреди дорожки, период осмысления ситуации занял какое-то время. Неизвестно, сколько бы он простоял так, как нерешительный ослик, затрудняющийся сделать выбор между двумя одинаковыми морковками. Из оцепенения его вывел встревоженный голос незнакомца: «У Вас кровь на лице, Вам нужно срочно в больницу, я пока заклею ранку пластырем, у меня есть с собой». В голосе чувствовалось искреннее участие и обеспокоенность, такое симулировать было невозможно. Это было уже слишком. И без того небогатые умственные способности Сашки пришли в совершеннейшее расстройство. Нужно было как-то реагировать. Он издал бессвязную серию звуков отдалённо напоминающее нечто среднее между мычанием коровы и лепетом новорождённого. На Сашку «пахнуло» любовью, он физически ощутил эту энергию как дуновение ветра, исходящее от незнакомца. То, что это была любовь, он ни мгновения не сомневался. Злость и раздражение покинули его, как по громоотводу просочившись куда-то в землю. На него нахлынули забытые и такие счастливые воспоминания детства, то беззаботное время, когда он всех любил «просто так», вспомнилась мама, её теплые и добрые руки, когда она гладила его по голове. А он, замлев от счастья, хотел только одного, чтобы это длилось и длилось бесконечно. Куда же это всё подевалось? Ведь это всё было!!! Как мог он растерять это? Сила и яркость воспоминаний и ощущений была столь значительной, что у Сашки выступили слёзы, весь мир закачался и поплыл куда-то в сторону. Незнакомец сильно схватил Сашку за многострадальную рубашку, вырвав приличный клок материи, но упасть ему не позволил.

- Ты, что же ирод окаянный делаешь? – невесть откуда взявшаяся Антонина, была свидетелем только последнего эпизода «драмы», и теперь пребывая в «праведном гневе» метала громы и молнии в сторону незнакомца. Она походила на разъярённую тигрицу, защищающую своего детеныша.

- Разбойник, мучитель, сейчас милицию вызову, - грохотала Тоня, потрясая кулаками, - Сашенька, родненький, что он с тобой сделал? – она подскочила к совершенно обалдевшему Саньке и стала гладить его по голове.

- Он тебя ударил, да? – заметила она теперь уже приличный синяк на скуле, - это же надо, а ещё прилично одет, чуть глаза человека не лишил!

Сила и мощность её напора в комбинации с быстротой речи не позволяла вставить слово в своё оправдание, для неё всё было предельно ясно, свой «диагноз» она уже поставила. Молодой человек счёл за лучшее поскорее удалиться. Потрясения этого дня довели Сашку до состояния временной невменяемости: он блаженно улыбался и переводил бессмысленный взгляд с одного предмета на другой. Антонина заботливо ворковала вокруг него, удивительным образом трансформировавшись в «наседку», как любящая и заботливая мать, она бережно взяла его под локоточки и повела домой, не переставая «щебетать» спокойным и ласковым голосом. Являя загадку непостижимости и загадочности русской женской души.